Фантастическая антисоветчина
Представление, зашкаливающее за четыре часа, подробно переносит на сцену текст непростой судьбы – на родине авторов он впервые полностью и без купюр был опубликован только в 1988-м. Оно и понятно: не только антиутопия, не только сатира; зловещая фантасмагория о нездоровом устройстве общества (и мира); сегодня тоже легко могли бы запретить
Все безусловные гражданские достоинства – романа, спектакля, Стругацких, Шерешевского – не отменяют того факта, что ваш обозреватель, несмотря на большую любовь и к режиссёру, и к театру, за четыре часа исстрадался.
Потому решил, по возможности, покурить в сторонке, а рецензию отдать на откуп разным героям.
Красный занавес комментирует сценографию
«Нечасто, нечасто меня сегодня используют, даже в таком, в принципе, академичном театре, как ТЮЗ. Вон, «Гоголь-центр» вообще кичился – у нас, мол, нет занавеса в принципе, мы крутые! и чего? докичились. Но и Пётр Юрьевич, хоть сотрудничеством со всякими выскочками и не замаран, а обо мне обычно не вспоминает. Чего ж удивляться, в его родном петербургском Камерном Малыщицкого ни о каких занавесах помыслить невозможно – между актёрами и зрителями расстояние ноль. Но у нас-то какая-никакая, но большая сцена! вот, наконец, Анварчик (художник Анвар Гумаров – Прим. ред.) сделал так, что всё великолепие не выпячивается на коленки первому ряду – не то, что в предыдущей постановке Петра Юрьевича, «Медовый месяц в «Кукольном доме», где даже краешка моего никому не суждено было повидать. Наконец я на месте, торжественный, распахиваюсь – а за мной чёрте-что!
Ванны рядами, то ли профилакторий, то ли психбольница; что ж, так ведь и жили – где-то лечебной оздоровительной и лечебницей карательной, психиатрической; и прекрасно себя чувствовали. Попадались, конечно, такие неугомонные, как Перец (Дмитрий Агафонов или Илья Смирнов; у большинства ролей – два состава, следовательно, спектакли в разные вечера могут разительно отличаться – Прим. ред.), филолог, которого занесло в Управление (по делам Леса – Прим. ред.), а в сам Лес пропуск – накось, выкуси, молодой ещё; всё мечтали об Эре Милосердия. Тьфу, старость не радость; это у других популярных братьев, у Вайнеров, о таком мечтали, но суть та же – чтоб все и всё по чести, без корысти, подлости.
Морочат голову себе и другим, балаболят о прогрессе – то ли равнодушном к доброте и честности процессе, внимательном только к союзу «зато» – «распутник, зато отличный проповедник; вор, зато какой организатор; убийца, зато как дисциплинирован и предан».
То ли о прогрессе как превращении всех людей в добрых и честных. Но таким Перцам дорога одна – туда, где сейчас «Гоголь-центр». А у нас – занавесы! Железные, бархатные, разные – на всех серьёзных людей хватит.
А ванны поначалу Дом творчества в Гаграх изображают. Туда 4 марта 1965 года приезжают два молодых новоиспечённых писателя – и года не прошло, как стали членами Союза, гаденько ладненько комментирует пышечка-Буфетчица (Марина Зубанова - Прим. ред.), у которой под десять – как у сатаны – имён.
6 марта, говорят, первые строчки этой самой «Улитки на склоне» написали – и всё, обосновались на сцене хозяевами – но для пользы, чего уж.
Актёров-то даже из дальнего партера не всегда разглядишь, а уж каким порой небывалым занятиям они предаются, и того сложнее. Да и ванны-шманны, столы-стулья и сбрендившими арифмометрами обернутся, и кабинетами-лабиринтами Управления, и тропами лесными, для человека гибельными. А тут два этих брата-акробата, Сочинитель А (Антон Коршунов – Прим. ред.) и Сочинитель Б (Сергей Волков – Прим. ред.), типа Аркадий и типа Борис, не дадут заплутать: всё время ручками что-то мастерят, машинки игрушечные запускают, в баночки-скляночки, пряничных бумажных человечков играют, макетик библиотеки, когда она по сюжету понадобится, построят, голубей потешных из тряпочек-салфеточек-перчаточек взбаламутят – да чего только ни сделают, а камеры всё это снимают и на экранчиках подвижных показывают, с любого ряда любой разглядит. Ну это если я не схлопнусь».
Часы в айфоне размышляют о беге времени
«Что, думаешь, звук отключил, в карман поглубже засунул – и готово, выпал из обычного ритма, погрузился в высокое театральное искусство? Ха-ха-ха, часики-то всё равно тикают; причём твои внутренние не в унисон с нами, внешними: тебе казалось, что первый (из трёх – Прим. ред.) акт за два с полтиной перевалил, а мы выводим из заблуждения – всего-то 95 минут. А в них и история Перца, и история его зеркального антагониста, молчуна Кандида (Илья Созыкин или Константин Ельчанинов – Прим. ред.), который из Леса этого треклятого выбраться хочет – в город, которого нет; с жинкой своей слабоумной, Навой (Полина Кугушева или Алла Онофер – Прим. ред.), под мышкой.
И про бюрократию, и про вахтёров-охранителей; и про «неутомимого ёбаря» (как называл себя Лев Толстой – Прим. ред.), шофёра Тузика (Искандер Шайхутдинов или Всеволод Володин – Прим. ред.), и влиятельную секретаршу Алевтину (София Сливина или Ольга Гапоненко). И хоровые-оперные вкрапления в хитрый саунд-дизайн Ванечки (aka Оркестр приватного танца – Прим. ред.) уже дали о себе знать – все методы-приёмы тебе разбросали, все явили. И текст, текст, текст – его много, хочешь – сверь, насколько близко к оригиналу (не хочу – Прим. ред.), хочешь – случай, наслаждайся распределением по исполнителям.
Всё это – время, твоё время, время спектакля, долгий, тяжёлый, дурной сон о «совке»; не канувшее время, а самое что ни на есть реальное.
Мы, твои часы, имеем в виду, что нашему времени – январю 2025-го – «Улитка» ой как созвучна – уже и тем, что разговаривает на эзоповом языке, обиняками, в формате «ну мы-то с вами понимаем». Очень близко советской интеллигенции – тому, что от неё осталось. А вот приди в зал твои двадцатилетние друзья – наверное, прокляли бы; не факт, что досмотрели до конца; это у тебя выдержка; не то, что у нынешнего племени».
Русалка грезит о волшебстве – хотя бы в театре
«Пропади они пропадом, твои Стругацкие-Шерешевские. Нафантазировали с три короба – Лес, лиловый туман, мертвяки и мы, русалки, на ветвях сидим. А где мы, где? Не рифмуй, Вадим, не рифмуй.
Во втором действии сподобились на картину с головой-великаном, головой-древом, вот и все чудеса. Остальное – удушливый советский морок; и про лесную деревню, и про Одержание если что и вспомнишь, так только экологические заботы, призраки «Прощания с Матёрой». Вместо сказки – тоскливый сюр; видео-выкрутасы с «предметным театром» студенческо-этюдного уровня;
где волшебство? оно нам/вам только снится.
Стругацкие вообще думали про волшебство? Или так, закинули, как образованные люди, толику мифологических мотивов и всё, бай-бай, лав? Гагры и ассортимент в Елисеевском их, понятно, больше интересовали. А Петра свет Юрьевича, конечно, не волшебство, а мутная реальность волнует. Но мы-то древнее, мы всех переживём и на ветвях пересидим».
Заслуженный работник Отдела агитации и пропаганды ЦК КПСС и ЦК ВЛКСМ Антон Моневич-Гитер передаёт привет от прошлого
«О чём это вы? А, про «Улитку»... Помню, помню, есть ещё порошок в мозговых пороховницах, хе-хе-хе (заходится довольным старческим кашлем – Прим. ред.) Был такой текстик, тиснули в журналке «Байкал» опрометчиво, всё жадность до новых имён. Но мы с товарищами быстро опомнились, все экземпляры изъяли. Это потом западная немчура, фашики недобитые, у себя публиковали – но за такие книжонки хороший срок у нас давали; скажите спасибо, что не к стенке – мы ж не звери.
Да, потом уже, когда Горбач проклятый стал страну разваливать, дорвались, напечатали, вот и сейчас, хоть и про Горбача в Нациях играть уже некому, а всё в театрах ставите народу на потеху. Ну ставьте, ставьте, недолго вам потешаться-то осталось, скоро никакое НАТО не поможет.
Не та, конечно, выучка у теперешних, на ЛГБТ все силы тратят, а что у них под носом, в десяти минутах от Кремля антисоветчину разводят, это ерунда, значит.
Халтурщики, даром хлеб с икрой едят, нас, заслуженных, взрослых людей не слушают. Думают, раз классиками братьев этих – Строгачёвых? Стругиных? Стругацких, вот! – назвали, значит, всё дозволено? Развели, понимаешь, клоунаду-фронду, но поживём ещё, увидим, за какой Байкал поедете».
Вадим Рутковский осекает сторонние голоса
«Вы все молодцы, конечно, спасибо, выручаете. Я-то, как Перец, готов был просить: «Отпустите меня! я уеду и больше никогда сюда не вернусь. Я всегда интересовался Лесом (театром. – Прим. ред.), а в Лес меня не пускают».
Чувствовал себя заложником, которого заставляют слушать аудиокнигу «Улитка на склоне» – длиннющий роман, который мне и в юности не сложилось дочитать до конца, а сейчас совсем мука мученическая.
Это ж чистый плагиат с Кафки – только с совсем дряблым ритмом, вода на киселе; по смыслу со всем согласен, но по форме – спасите-помогите; скука смертная. И хоть и живы все эти заслуженные работники, и совок – куда ни посмотри, а всё же не то, не работает; Кафка жив и будет жить, но есть объективно устаревшие вещи. И вот «Улитка» – такая».
Дух Франца Кафки ставит точку
«Komm schon, Вадим, ну плагиат – и плагиат. Кто только меня не копировал. Я ж бог, потому и просил этого несносного Макса Брода всё к чертям сжечь, чтобы не досталось священное писание никому. Ослушался, мерзавец, теперь получайте – и Стругацких, и Кафку, сделанного былью. Тебе тяжело, а людям нравится».
